Сколько же прошло лет с того времени, как состоялся этот незабываемый диалог с Лилианной Сашиной — очаровательной  хозяйкой поэтической Гостиной Verbatim, удивительно тонко чувствующей и понимающей собеседника…
Немногим более двух лет, кажется.
За это время было немало сказано и написано, в прозе и в стихах. Своеобразным итогом всего этого периода стала, конечно же, книга, которая вышла прошлой осенью под названием «Билет в осенний день». Электронную версию книги можно скачать в электронной библиотеке сайта ЮРСП Avroropolis.

Вот уже третий год в пути творческая гостиная Diligans, проект, который я очень долго вынашивала.
Формат гостиной предполагает встречи-остановки на различных площадках Одессы и на страницах сайта. Впрочем, всё это вы сможете узнать, услышать и увидеть здесь, на сайте Diligans, где я буду рада видеть вас.

Что изменилось во мне и вовне? Многое изменилось.
Но сегодня, возвращаясь к нашей беседе, я вдруг поняла, что отвечала бы на вопросы так же, случись эта беседа сегодня.
И так же, как и тогда, сегодня я безмерно благодарна Лилианне  за эту беседу, за создание неповторимой атмосферы в гостиной, куда я заглядываю частенько, «снимая с полки» то один, то другой томик.
И — читателям, моим дорогим читателям, оставившим отклики и промолчавшим — в равной мере мои признательность и любовь.
Что же ещё…
Немного стихов, наверное.
С пожеланием всего самого наилучшего, я — Людмила Шарга.
 

Немного стихов…

Взвешиваю каждое слово,
словно не осталось их вовсе,
словно за прощальным уловом
невод свой забросила в осень,

словно, листопады листая,
только им пытаюсь я вторить,
чтобы стихотворную стаю
не сгубить в реторте риторик.

Чтобы не личиной, а ликом
суть моя  в словах проступала,
ну а жизнь — в стихах,
поелику,
всё большое кроется в малом.

Ведь  перед людьми, как пред Б-гом,
не солгать — да не отмолчаться…
А стихов и нужно немного:
для души,
для Света,
для счастья…

* * *
Через пустырь, где жгучая крапива
теснит чертополох и череду,
я осторожно и неторопливо
в чужую избу, как домой иду.

По четвергам здесь пили чай вечерний,
обычно — с мятой,
реже — с чабрецом,
пекли в печи песочное печенье;
кружили в свете мошки над крыльцом.

Здесь шла неплохо первая черника
под — ни о чём — неспешный дачный трёп…
Вдруг чья-то тень к щеке моей приникла,
и тихий зов донёсся с дальних троп.

Три ворожеи — три чаинки в чашке
вращаются, отчаянно кружа,
и призрак девы в вышитой рубашке
манит, не преступая рубежа…

бегу… бегу…
догнать её пытаюсь,
дрожу от страха или от росы…
Она плывёт, едва травы касаясь,
и лишь мелькают ступни ног босых.

С грядущим ли свидание?
С минулым?
На этих тропах дольнему темно…
Сад кончился.
И дева обернулась
и  оказалась мной?… конечно мной…
Душа моя…
О чём она хотела
предупредить,
предостеречь,
помочь?
Я, возвращаясь, над тропой летела,
нещадно солнце изгоняло ночь.

Впечатывались в память дни и даты,
не оставляя места мелочам…
А между тем,
я здесь жила когда-то,
и не жалея чабреца и мяты,
по четвергам заваривала чай.

Русинка

Русинка…
А просится — рýсинка —
девчонка из древних поверий,
вишнёвая косточка-бусинка
в моём родовом ожерелье.
Моя синевзорая пращурка —
глоток родниковой водицы,
легка и проворна — что ящерка —
славяночка-отроковица.
Не часто клонила головушку
и клала земные поклоны,
горчит твоя вольная кровушка
дымком половецких полонов.
Девчонка в рубашечке вышитой,
века меж тобою и мною,
да только по-прежнему слышу я,
как стрелы поют за спиною.
Никто до сих пор не ответил мне,
то явь или сон мой из детства?
То сердце болит иль отметина
калёной стрелы половецкой…

Сердце августа

Тепло до срока лето разбазарило,
не греет солнце — сколько ни проси,
но полыхают зори;
август — заревом
издревле называли на Руси.
И утренник — из ранних — землю выбелив,
таится в оксамитовых лугах,
где сумерек лиловых взгляд погибельный
сочится сквозь полуденный угар.
А зори-заряницы сердце радуют,
медовый воздух будто загустел,
и яблоки в садах ночами падают,
во влажной исчезая темноте —
под яблоней — в траве — где тишина густа,
где то и дело слышится в ночи,
как падает и бьётся сердце августа,
и замирает...
и опять стучит.

За птичьим клином

Пересыпаю морской песок…
Но день, предсказанный птичьим клином,
смешает запахи:
свежий — глины,
и горьковатый — травы иссоп.
Там будет парус звенеть — упруг,
и воздух — свеж,
и прохладны камни,
там — под проснувшимися руками —
затянет песню гончарный круг.
Благословляя на дольний путь —
к исходу лета — за птичьим клином,
в неискушённую влажность глины
вольётся тихое чьё-то: «Будь…».
О, это бремя, носить в крови
глоток божественного дыханья,
неизлечимо болеть стихами,
несвоевременно гнёзда вить
и безнадёжно искать тепла,
отогреваясь средь палых листьев,
вдали от кем-то избитых истин,
не пресмыкаясь…
Не вброд, а вплавь
спешить на запах травы иссоп,
что смешан с запахом влажной глины,
к исходу лета — за птичьим клином —
чтоб обратиться в морской песок.

О море…

А я о море зареклась писать…
Что ни скажи — покажется вторичным.
Ему пропеты тысячи осанн
и человечьим племенем, и птичьим.

Но только-только стрелки на часах
к полуночи —
Несбывшемуся внемля,
я снова поднимаю паруса
и покидаю суетную землю.

По курсу — прямо — острова лежат,
те, что во сне привиделись однажды,
и тихо повторяя: так держать!
я отпускаю парус свой бумажный.

Пусть кто-то адекватный своё «ква»
вдогонку резюмирует весомо…
ни мнения — ни званья:
острова —
единственная цель ночей бессонных!

И всё ж… о море спеть не премину…
Здесь ветром — вдох, а выдохом — прохлада…
и на берег сбежавшую волну
успею на прощание погладить.

Ещё одну жизнь на стихи потратить

                    Ар.

Ещё одну жизнь на стихи потратить,
прожить её где-нибудь в… Подмосковье,
чтоб горечь осеннюю по утрам пить,
туманом приправленную и тоскою.

Иль вечером снежным — за чашкой чая —
стихи вспоминать и читать тебе их,
подкармливая одичавших чаек,
на пристани спящего Коктебеля.

Ещё одна жизнь — без потерь, без боли.
Возможно ли,
чтобы судьба  другая?
В двуречье Тарусы — вдвоём с тобою,
и только в стихи от тебя сбегая.

Так, целую жизнь длиною в… осень,
в октябрьские две, нет… в три недели
прожить и исчезнуть, будто вовсе
нас не было,
и  давно нигде нет.

Ни в шорохе палой листвы осенней,
ни в песне далёких морских прибоев…
И только в стихах проступают тени
всех жизней, что выпали нам с тобою.

Осенних равноденствий плен…

Осенних равноденствий плен —
тенета липкой паутины,
тоски тончайшая патина
об ускользающем тепле.
Всех «за» попытка лишена
делить всё то, что неделимо.
Безжалостна, неумолима
и беспощадна тишина
к таким же пленникам, как я —
адептам стихотворных магий,
познавшим, сколь остры края
у столь податливой бумаги…
Негромкий треск горящих дров
сдерёт тоскливую патину,
солжёт осенний палиндром,
что всё на свете обратимо.
Но вспять бегущие — не мы,
к нам тишина неумолима…
А всё, что было неделимо,
разделит первый день зимы.
Стихи и прозу,
дух и плоть,
причины действий и бездействий,
и от осенних равноденствий
оставит мнимое тепло.

Гостиная VERBATIM. СТРОФЫ.

http://werbatim.ucoz.ru/dir/1-1-0-5