Крыло Вечности
 «Напиши обо мне, напиши…
Выдумываешь каких-то героев, мучаешься, вынашиваешь их жизни, судьбы.
Меня же не нужно выдумывать и вынашивать. Правда-правда…»
 Она раскачивается на старом венском стуле в такт маятнику огромных настенных часов.
– Как ты вошла сюда?
Я села в кровати. Вчера моя квартирная хозяйка что-то говорила мне о том, что сдала вторую комнату на два месяца, а я и забыла…
 – Через стену просочилась. Через стену, – в голосе её нет и намёка на шутку.
Похоже, что она действительно просочилась сквозь рыхлую, пористую желтизну ракушняка; из него сложен двухэтажный дом на улице Мачтовой, в котором я снимаю комнату.
Она останавливает маятник-стул и указывает на стену, – там висит изображение «Катти Сарк», которое я таскаю с собой всюду. Где только не приходилось снимать жильё: первое, что я делаю, – достаю из сумки небольшое, но увесистое изображение чайного клипера, подаренное мне после публикации новеллы о капитане Доумене. Стекло – эмаль, стекло – краска, модель, стекло – эмаль, краска… Вся эта многослойная тяжесть заключена в массивную коричневую раму, и порой мне кажется, что клиперу там тесновато.
Солнце запуталось в тонких пальцах моей непрошеной утренней гостьи.
 – Симпатичное судёнышко, – она улыбается заговорщески, словно знает какую-то тайну, – кстати, я на днях виделась с ней. Она о-очень тобой довольна.
Серые глаза её отливают зеленью и перламутром.
 – Послушай, а ты – кто? Ты разве не приснилась мне? Кто это мной о-очень доволен?
 – Хозяйка этого судёнышка. Ты с ней не знакома? Ты же писала о ней! А она, представь, о тебе всё-всё знает. Я – Ева. Запомни это, пожалуйста. Остальное расскажет он.
 – Да кто он-то?
    Но Ева исчезла, а неизвестно откуда возникший приятный мужской голос, пожелав мне доброго утра, осведомился, что я предпочитаю на ланч, и сколько времени мне нужно, чтобы добраться в кафе «Эль Ниньо».
 – Полчаса, – не задумываясь, ответила я, но вовремя спохватилась, – а где это? И что за название – для геев кафе, что ли?
 – Для гоев. – В бархате баритона заискрилась улыбка. – На побережье. Недалеко от коттеджного посёлка. Вы уверены, что полчаса, леди? Что заказать для вас?
 – Я не знаю… что-нибудь закажите, мне всё равно.
– Булочки с мёдом и горячее молоко. Уверен – Вам понравится…

Чертыхаясь и спотыкаясь на каждом шагу, я начала отыскивать одёжку, ту самую, по которой встречают.
«А собственно, чего это я. Меня же не на романтический ужин приглашают. Вот и пойду сама собой. Деловая встреча? Деловая. Мне сделают предложение, от которого я не должна отказываться. Ева просила…»
И я замерла на месте.
Я не знаю никакой Евы.
У меня никогда не было знакомых с таким именем. Ева – это сон. Мой утренний сон. И голос …
Голос – тоже сон. А вот интересно, есть ли такое кафе на самом деле?
 Самым простым способом ответить на все вопросы, было отправиться на побережье, в кафе со странным названием и всё выяснить.
Через полчаса я сидела за столиком на открытой веранде, выдающейся далеко в море, с чашкой горячего молока в одной руке и с горячей медовой плюшкой – в другой.
С пятой по счёту плюшкой – как были съедены предыдущие четыре, я не помню.
Он был красив той благородной мужской красотой, которая проступает с возрастом. И именно возраста и нельзя было определить, можно только с уверенностью сказать, что ему далеко за сорок, и судьба хорошенько трепала его, судя по шрамам на руках.
 – Я слушаю вас внимательно. – С последней медовой плюшкой было покончено, и я отважилась заглянуть ему в глаза. Да-а-а, трудно быть женщиной…Стоически переносить это самое «бытие».
 – Я хочу заказать вам повесть.
 – О чём? – вспомнилось утреннее: «Напиши обо мне, напиши..».
 – О любви, конечно же, – удивился он, – разве имеет смысл писать на другие темы?
 В мире, который держится на любви, все рассказы, повести, романы написаны о ней. Я уже не говорю о стихах. Все остальное – фон, антураж, декорации. И ваша повесть не станет исключением.
– А можно поточнее?
 – О женщине, которую я долго искал, нашёл и… потерял. О любви – я же сказал. Разве нужно ещё что-то уточнять.
 Он вытащил из кейса мою книгу и положил перед собой.
 – Чтобы исключить все дальнейшие «отчего», «зачем» и «почему», я сразу скажу, что мне нравится, как вы пишете. Из вас получилась бы хорошая актриса – вы умеете вживаться в образ так, что возникает иллюзия автобиографической повести. Вы же не станете утверждать, что всё это происходило с вами? На это и десятка жизней не хватило бы.
Кроме того, всё написанное вами, воплощается в реальности. Она зачитала вашу книгу до дыр… И вы, некоторым образом, причастны к её исчезновению.
Словом, я хочу, чтобы вы написали о женщине, которую я люблю.
 – Интересно, каким это образом я причастна. Что-то не припомню, чтобы я писала о женщине, которая покинула своего… возлюбленного. И потом… Сложно писать о человеке, ничего не зная о нём. Вкусы, привычки, достоинства и недостатки, пороки, если хотите…Наследственные заболевания и состояния…
А если серьёзно, то расскажите мне о ней. Может быть, у вас сохранились фотографии?
 Передо мной легла чёрно-белая фотография, на которой моя утренняя гостья смеялась, указывая куда-то рукой, а в её тонких пальцах плескалось восходящее солнце…
 – Ева?
 – Откуда вы знаете? – его невозмутимость улетучилась в один миг. – Вы были знакомы?
 Я молча покачала головой.
 – Считайте, что я угадала.
 – Считайте, что я вам поверил. Я не стану расспрашивать ни о чём. Это единственная фотография, сохранившаяся у меня – она не любила фотографироваться. Есть ещё дом, в котором она жила и из которого так неожиданно исчезла. Это здесь, недалеко. Если хотите, мы можем сейчас сходить туда.
Там остались её вещи, одежда. Книги… Всё это расскажет вам о ней гораздо лучше. Чем я, и гораздо больше – я почти ничего не знаю. Я всё оставил там так, как было. Тогда я ещё верил, что она вернётся.
 – А сейчас?
 – И сейчас иногда ещё верю. Иначе бы не разыскал вас. Давайте сразу решим финансовые вопросы.
 – Мне не нужны деньги. То есть, деньги, разумеется, мне нужны, как и любому человеку, но в данном случае… Просто помогите издать книгу.
 – Это можно понимать как «да»?
 – Сколько у меня времени?
 – Вы всегда отвечаете на вопросы вопросом? Я не тороплю вас. Хотелось бы, конечно, поскорее, но это не тот случай, где нужна спешка. Видите ли, я верю в то, что она прочтёт написанную вами книгу и вернётся.
Но книга эта должна быть о любви. О том, что я любил её…

   Меня уже начинали одолевать сомнения: не с сумасшедшим ли я имею дело?
Если Ева умерла, то как она может к нему вернуться? Предположим, она прочтёт мою книгу. Нет-нет, предположим… Похоже, и я начинаю сходить с ума.
С другой стороны, он же не говорил, что она умерла. Он сказал: исчезла.
Ладно, если она ещё раз приснится, обязательно спрошу, что случилось.
 Мой собеседник оставил щедрые чаевые мальчику-официанту, и мы, не торопясь, пошли вдоль побережья к небольшому коттеджному поселку.
 – Скажите, а если ничего не произойдёт, тогда что? Представим, что я написала повесть.
Вы помогли издать её. А Ева … не вернулась.
 – Даниил. Меня зовут Даниил.
Губы его сложились в страдальческую улыбку, взгляд стал влажным и беспомощным.
– Книга – моя единственная надежда. Последнее пристанище для надежды.
 – Последнее пристанище у всех нас одно, и находится оно там, – я с сомнением и тоской посмотрела на чистое, высокое, синее – ещё не успевшее от жары превратиться в грязно-серую тряпку, августовское небо.

                                                                      

Часть вторая


   Дом, где жила Ева, был самым первым со стороны моря. Дальше только небольшой, пологий спуск, узкая полоска песка и маленький дощатый причал.
Несколько кустов ночной красавицы, тигровые лилии и плющ; всё было увито этим плющом: забор, скамейки, деревья.
Разросшийся куст жасмина под окном, скамейка…
 – Не решился предложить сразу, – Даниил замедлил шаг, – Вы не хотели бы пожить здесь? Раз в неделю будет приходить домработница. Два раза в неделю будут привозить воду и продукты – на три дня. Здесь есть телефон, интернет… Мне кажется, что вам здесь понравится. Вы ведь снимаете жильё?
 – Да. Я смотрю, вы всё обо мне знаете… А соседи здесь есть? – Наконец-то мне представлялась уникальная возможность: писать и больше ни о чём не думать.
Я согласилась и в дом заходить не стала – я уже полюбила его и знала, что мне в нём будет комфортно. О том, что сюда однажды не вернулась Ева, я не думала. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что здесь я буду в полной безопасности.
 – Дом, и всё что находится в доме, включая одежду, книги… всё это в вашем распоряжении. Если что-либо понадобится, обращайтесь к Наталье – она будет приходить каждый день – так будет спокойнее. Вам… И мне. И… пожалуй, всё. Я должен уехать на некоторое время, но обещаю звонить каждый вечер.
Шофёр Даниила – Сергей – привёз мои вещи и попрощался – он торопился отвести хозяина в аэропорт.
Ещё вчера я бы не поверила во всё происходящее со мной сегодня – так изменилась вдруг моя жизнь.
Так и не распаковав чемодан, я отправилась знакомиться с домом. А он – дом – тем временем рассматривал меня – я сразу это почувствовала. Взгляд этот не был враждебным, но и дружелюбным я бы его не назвала. Скорее – любознательным, изучающим. Мои видавшие виды шорты, мои волосы, наспех стянутые в пучок цветной резинкой, футболка с ярко-жёлтым смайликом, – всё это вызывало у дома насмешливую, снисходительную улыбку; серьёзно воспринимать меня он отказывался.
Я споткнулась раза два на ровном месте, зацепила какой-то эстампик на низеньком, стеклянном столике, и всякий раз, поднимая глаза, сталкивалась со своим же отражением – здесь было великое множество зеркал в старых, тяжёлых рамах – они отражали интерьер и казались гобеленами. Моё отражение не вписывалось в их утончённость и изящество, и дом насмешливо подчёркивал это.
Меня поразило обилие картин на стене в гостиной: море плескалось где-то совсем близко, а мне казалось, что оно плещется здесь, на них; большой торшер-парус на кованой ножке-мачте, кресло-качалка и брошенный небрежно плед, чашка на маленьком столике, веер… Всё это пространство и теперь принадлежало ей – Еве, женщине о которой мне предстояло написать книгу.
Почему она покинула этот дом? Может быть, ей было здесь одиноко, и она отправилась на поиски нового дома, не такого насмешливого, как этот.
А может быть, она просто разлюбила Даниила и ушла… Если она вообще его когда-нибудь любила.

Как ни пыталась я уловить настроение обитательницы этих стен – ничего у меня не вышло. Я спустилась вниз, втащила чемодан в спальню и распахнула шкаф, чтобы развесить вещи.
Здесь висели платья Евы, блузы, брюки… Внизу стояло несколько пар обуви, наверху громоздились шляпные коробки.
Я вытащила длинное вечернее платье из синего шёлка и вдохнула проснувшийся горьковатый аромат, который дремал в глубинах складок.
Борясь с искушением примерить восхитительный наряд, я подошла к зеркалу и приложила платье к себе.
Да…
Женщина, надевающая такие платья, не может иметь ободранный лак на ногтях и расцарапанные локти.
Кроме того, ей категорически не позволяются плечи и нос, с которых сгоревшая кожа слезает быстрее, чем кожура с молодой картошки.
То есть – женщина эта – моя полная противоположность. А это значит, что у неё ухоженные руки, нежная, чуть тронутая загаром кожа, и она не носится как угорелая, а ступает неторопливо и легко, уверенная в своём совершенстве, в том, что любима и обожаема.

Я исписала несколько листов, прежде чем поняла, что голодна. Спустившись вниз, я обнаружила на столе фрукты, мёд и свежий ржаной хлеб. А в холодильнике стоял настоящий глиняный кувшин с молоком!
Всё это оказалось таким вкусным, что я была удивлена, как раньше я могла обходиться без этих продуктов?
Я раскачивалась в кресле-качалке, точь в точь, как Ева на венском стуле в моём сне, и разглядывала небольшую акварель: «Катти Сарк» с поднятыми парусами мчалась мне навстречу. И как выписана носовая фигура – до мельчайших деталей! Мне показалось, что Нэнни машет мне лошадиным хвостом, крепко зажатым в маленькой крепкой руке…
 Я достала из чемодана свой парусник и улыбнулась: изображений «Катти Сарк» существует множество, но это – самое удачное, а главное, что оно полностью совпало с акварелью на стене.
Позвонил Даниил. Я обрадовалась его звонку – всё-таки человеческий голос, пускай и очень далёкий. Здесь и вправду было несколько… необычно.
Стандартный набор вопросов, на которые можно было ответить одним словом: хорошо…
Пожелание спокойной ночи…
И ни слова о повести.
 Я и не заметила, как уснула. Проснулась от звука журчащей воды. Солнце уже взошло, и я, прежде чем засесть за повесть, решила искупаться. Тем более, что идей у меня не было никаких, а мои тайные надежды на то, что во сне придёт Ева и всё мне о себе расскажет, не оправдались – похоже, что мне вообще ничего не снилось этой ночью.
В саду работал автополив, но кто его включил, когда – оставалось загадкой – дом этот словно был населён невидимыми существами, которые делали всё необходимое. Не попадаясь на глаза.
Мне, во всяком случае…
Дверь закрывать на ключ я не стала, мне показалось это излишним, и я не ошиблась – у ворот стояла машина… несильна я в марках авто. Увы. Могу только сказать, что эта машина была похожа на большого доброго жучка.
На пляже – ни души. Я заплыла далеко и, лёжа на воде, закрыв глаза, представляла себе Еву. Интересно, а она хорошо плавала?
И я увидела её, выходящей из воды. Капельки, сбегающие по золотисто-бронзовой коже, волосы высоко подобраны… Ева купалась без купальника – нагишом.
Что, собственно, мне мешало последовать её примеру?
Купальник – две узенькие плоски ткани, но кто бы мог подумать, что без него плыть легче, быстрее и намного приятнее! Ощущение полной свободы, сравнимое разве что с полётом.
 Когда я вернулась, стол был накрыт к завтраку: горячее молоко и булочки с мёдом.
Женщина в белом, туго накрахмаленном переднике и белой наколке на волосах приветливо улыбалась:
– Доброе утро, я – Наталья. Завтракать? Булочки ещё тёплые.
 – Спасибо. – Я с аппетитом съела две булочки и выпила чашку горячего молока.
 – Наталья, извините, я могу кое о чём спросить вас?
 – Вы о пани Еве хотите узнать?
 – Почему «пани»? Она была полькой?
 – Не знаю, – пожала пухлыми плечами Наталья, – Даниил Владимирович так её называл: пани Ева. И мы – тоже.
 – Скажите, вы хорошо помните тот день, когда Ева исчезла?
 – Что значит – исчезла? – Наталья смотрела на меня с недоумением и, как мне показалось, с обидой. – Если вы о дне смерти пани Евы, то конечно, помню. Я же и нашла её, – на пляже.
Определённо, я имела дело с не вполне здоровым человеком. Битых два часа рассказывать мне об исчезновении любимой, и ни единым словом не обмолвиться о том, что любимая эта попросту умерла.
– Умерла, вы говорите? Не утонула? Как давно это произошло?
 – Нет-нет, она умерла от внезапной остановки сердца – так и в заключении медицинском написано. Утопленника всегда можно отличить – в лёгких вода остаётся, даже если бы тело на берег выбросило… Через три недели исполнится год, как она умерла.
 – Хорошо. У меня к вам ещё один вопрос. Скажите, Даниил…э…Владимирович, он человек нормальный?
 – Моё дело маленькое. Хозяин он хороший. Платит исправно и премии частенько даёт.

Я поблагодарила Наталью и решила немного прогуляться.
Она вышла вслед за мной в садик и присела на краешек скамейки.
 – Понимаете, он считает, что её можно вернуть. Где-то он вычитал, что если очень любишь человека, то душа умершего обязательно вернётся и воплотится в кого-то из близких друзей или знакомых. Вы – писательница? Вот и напишите о пани Еве так, чтобы душа поняла: здесь её любили и любят, и ждут.         

   Наталья ушла, а я, пытаясь осмыслить услышанное, отправилась на второй этаж – в спальню – распахнула шкаф и продолжила перебирать вещи Евы.
Помимо платьев, здесь было огромное количество вееров, палантинов, перчаток. Вытащив наугад жемчужно-серый палантин, я ахнула: такая ткань не встречалась мне ни разу. Казалось, что в моих руках дышала серебрящаяся, отливающая перламутром, живая субстанция. Я подошла к зеркалу и робко набросила палантин на плечи.
С отражением произошло чудо. Овал лица стал нежнее, шея – не смейтесь, пожалуйста, – длиннее и изящнее, но самые удивительные метаморфозы произошли с глазами. Струящееся серебро ткани просочилось в глаза, и они стали отливать зеленью и перламутром.
Веер я выбрала в тон палантину – серебро и несколько крупных жемчужин дополняли бывшее оперенье какой-то глупой, но очень красивой птицы, которая, к слову сказать, за свою же красоту и поплатилась.
В таком наряде я уселась за стол и писала довольно долго. Сюжетная линия шла ровно, без обрывов и излишних натяжек, а главное – мне стало интересно, а это верный признак того, что написанное будет интересно читать. Еве…
И Даниилу, конечно же. Стоило мне вспомнить о нём, сразу же раздался телефонный звонок. Дежурный обмен любезностями и благодарностями, пожелания спокойной ночи…
Он даже не спросил, написала ли я хоть строчку! Странный тип.
А может – боится, не хочет испортить всё ненужным интересом?
Хочет или не хочет, а после звонка писать уже не получалось. И как ни мучила я своё воображение, как ни вызывала в памяти образ утренней гостьи – больше ни одного слова в ту ночь мной написано не было.
 Спустившись вниз, я взяла зелёное большое яблоко из вазы на столе и отправилась к морю.
Ленивое, сонное, шипящее, оно ластилось ко мне, словно огромная кошка.
Сбросив одежду, я хотела с разбегу нырнуть в воду, но вместо этого вошла медленно, осторожно, поглаживая волнистую поверхность рукой.
Когда опомнилась, берег был так далеко, что едва различались огни.
Я вздохнула с сожалением – пора возвращаться.
На песке, около моей одежды, сидел огромный чёрный кот.
 – Вот так встреча! Ну, здравствуй, кис. Интересно, как тебя зовут? И чей ты, такой красавец…
Он выгнул спину и, задрав хвост, удалился неторопливо и с достоинством, из чего следовало, что котейка этот – абориген.
Надо не забыть завтра спросить у Натальи, кто его хозяева.
 Открыв шкаф, чтобы повесить палантин на место, я увидела в уголке пеньюар тончайшей работы.
Ну что же, вживаться в образ нужно и во время сна – так даже лучше.
Я набросила на себя невесомую ночную рубашку и дополнила её роскошным халатом, рукава которого напоминали крылья фантастической птицы.
Неужели в таком одеянии можно спать? Выйти на балкон, распахнуть руки-крылья навстречу ветру, и взлететь над тёмной, бездонной, прохладной стихией, имя которой – океан. И несколько дождинок, попавших на щёки, заставили меня поверить в то, что я лечу, а за плечами не то парус, не то крыло вьётся...
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я вернулась в спальню. Часы пробили половину третьего ночи.
Халат я всё-таки сняла, а вот рубашку снимать не стала и уснула быстро и снова – без сновидений.
На мой вопрос о вчерашнем морском котейке, Наталья только руками всплеснула:
 – Так это же наш Круз! Где вы его нашли?
 – Возле причала, там, где одежду оставила, когда купалась. Круз?
 – Крузенштерн. Он за пани Евой по пятам ходил – как собачка. А за два дня до её смерти пропал. И больше мы его не видели… Вернулся, значит.

Этой ночью я снова отправилась купаться. Кот был уже там – видимо, ждал меня. На этот раз он дошёл со мной до самой калитки, после чего исчез.
Но утром, выйдя на балкон, я увидела его, растянувшегося во всю свой кошачий рост; приветствием мне было лёгкое подёргивание хвоста.
 – Доброе утро… Штерн. Как тебе такое имя? – подёргивание хвоста перешло в виляние.
– Вижу – нравится! Ну, пока, Штерн.
    Прошёл месяц. Повесть о … любви была написана, и теперь я просто перечитывала отдельные главы и вносила некоторые дополнения.
Делала я это легко, без особых усилий, что немного удивляло меня – обычно, именно эта часть выводила из терпения – я писала без черновиков – набело и терпеть не могла всякие исправления.
На этот раз всё было иначе. Кроме того, я и сама несколько изменилась – месяц назад я думала по-другому, по-другому чувствовала и не так хорошо знала Еву. Теперь же мы с ней почти сроднились. Я узнала и приняла её привычки, её вкусы, её маленькие слабости и недостатки, я безошибочно ориентировалась в её библиотеке – для этого мне пришлось перечитать всё оттуда, и теперь я знала любимые и самые любимые её книги.
Листая страницы, хранящие прикосновение её тонких пальцев, я читала отрывки романов и повестей, которые она перечитывала помногу раз, возможно, она знала их наизусть.
Было здесь несколько книг, начатых ею и оставленных – более она к ним не возвращалась, и я, прочтя первые пару страниц, закрывала книгу, не испытывая желания вернуться к ней.
Была здесь и моя книга. Даниил не солгал – она действительно выглядела «зачитанной до дыр», особенно часто Ева перечитывала одну небольшую новеллу, которую я и сама с радостью перечитала, так будто бы написана эта новелла была не мной. Это была новелла о капитане, спасшем от гибели чайный клипер.
Я изучила её пристрастия в одежде – это было нетрудно – в её гардеробе не было вещей случайных, «чужих» – всё соответствовало внешнему и внутреннему облику их обладательницы.
Тонкие, лёгкие, летящие платья и палантины, казалось, ещё хранили тепло и аромат кожи Евы.
Примеряя их, я замечала изменения в своей внешности, но относила это на счёт старых, уставших отражать истинные лица, зеркал.
Однако, это было далеко не так.
Выписав заключительную часть, я не без сожаления простилась с героиней своей повести – за это время я привязалась к Еве и уже тосковала без её, хотя и, прямо скажем, несколько условного присутствия.
Я позвонила в миниатюрный серебряный колокольчик, и спустя несколько минут, на пороге появилась Наталья. В последнее время она избегала меня и лишь смотрела испуганно вслед, когда я уходила к морю.
– Принесите, пожалуйста, бокал белого вина. И сок лайма со льдом.
– И льда побольше? – неожиданно произнесла она.
 Именно это я и собиралась сказать!

– Откуда вы знаете?
 – Пани Ева всегда просила льда побольше. А вы в последнее время… – Наталья перекрестилась,– Вы в последнее время стали очень похожи на неё.
 – Что-что? Интересно, в чём это выражается?
 – Во всём. Вы заказываете те же самые блюда, что и она. Так же подолгу сидите на скамейке слева от дорожки, когда возвращаетесь с моря, куда вы ходите в те же самые часы. Сейчас вы попросили принести её любимое вино – и сделали это… как она – вы позвонили в колокольчик, а ведь он всё это время находился здесь – на этом столике, и вы не пользовались им.
Но даже и не это самое главное. Круз ходит за вами по пятам – как собачка. Точно так же он ходил за пани Евой…
– Ну что вы, вам это просто кажется! И он давно уже не Круз, а Штерн, – рассмеялась я. А Наталья побледнела и вновь осенила себя крестом. – Что? Что ещё?
 – Теперь вы и смеётесь, как …пани Ева. И кота называете Штерном – только она его так называла.
 – Глупости какие. Идите. И принесите поскорее то, о чём я просила. И льда побольше!

    « Хорошо, всё-таки, написано. Я сама о себе и двух слов бы не связала – а ты целую повесть! Выходит, я была любима. А? И ещё…оказывается, я была не таким уж плохим человеком…»
Ева раскачивалась в кресле-качалке, и утреннее солнце запуталось в её тонких пальцах.
«Знаешь, я тебе поверила – он действительно любил меня. И поэтому я решила вернуться.
 – Отчего ты умерла?
 – От тоски. От холода. От сердечной не-до-ста-точ-нос-ти… Мне не хватало сердечности и тепла. А теперь я вижу, что он не виноват – он очень меня любил. Просто у нас с ним разное отношение к этому чувству. Тебе удивительно идут мои платья! Я поначалу и не надеялась, что ты научишься их носить, но ты справилась!
С этими словами она подошла к небольшой нише в изголовье кровати и достала оттуда шкатулку.
– Незадолго до моего ухода, Даниил подарил мне кольцо. А я сказала, что надену его только после того как он посвятит мне вечность. Он рассмеялся в ответ, сказал, что посвящают поэмы, оды, стихи, но вечность… Вечность ещё никто никому не посвящал.
А она иногда умещается в несколько часов, да что там – часов, вечность может уместиться в несколько мгновений… В несколько мгновений любви.
Серебряное кольцо напоминало маленькое окно – в оконную раму-оправу был вставлен чистый горный хрусталь.
Ева надела кольцо на безымянный палец моей правой руки.
– Вот видишь, оно пришлось тебе впору.
 – Ты не сказала когда вернёшься.
 – А я уже вернулась.
Она рассмеялась, схватила меня за руку и потащила к зеркалу. Из зеркала на меня смотрела …Ева? Нет, всё-таки, это была я.
И белое крыло паруса вечности, поющее за моими плечами...
 

.